Всего за 10 минут мы прямо сейчас откроем удивительным мир китайской прозы. Нас ждет рассказ Лу Синя "Бумажный змей". Через несколько минут у вас появится громадье мыслей, чувств и воспоминаний.
В этой рубрике мы читаем короткие рассказы. Отложите дела, налейте себя чая. Уделите эти 10 минут своей душе. И мозгу! В эфире наш душевный фитнес, который не потребует от вас приседаний. Трудиться будет наша… душа!
А сейчас, буду вас интриговать и завлекать этим маленьким шедевром!
В начале об авторе: Лу Синь – один из знаменательных авторов мировой литературы начала 20 века. Кстати, именно он познакомил китайских читателей с Байроном, Пушкиным и Лермонтовым! Он вообще был настоящим популяризатором русской литературы! Переводил все от Гоголя до Чехова. Чтобы понять небывалую величину этого автора скажу, что его похороны превратились в небывалую народную манифестацию.
Итак: Лу Синь «Бумажный змей». Текст рассказа после статьи.
Этот рассказ для меня особенный. Потому что язык детства универсален. И нет разницы, что в твоих маленьких руках – бумажный змей или неваляшка. И почему-то спустя десятки лет и новых дорогих игрушек, в памяти остается та самая. Помните ее? Быть может, она валяется где-то на бабушкиной антресоли, а может давно забыта и превратилась в воспоминания. Но именно она, словно волшебная лампа с Джинном внутри, содержит нашу историю детства. Осталось только потереть и вспомнить. Себя.
О чем?
О детстве. Братьях и сестрах. О прощении. Любви. О взрослении.
Цитата: В играх и заключается детство, игрушки — это ангелы-хранители детства....
Правила:
Если кого-то идея "зацепила" - "берёте" рассказ в комментариях, то есть обещает прочитать в течение... суток! Это нас будет мотивировать. А потом делимся отзывами. И у нас в этот момент начинает настоящая библиотерапия!
БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ
В Пекине зима, на земле еще плотным слоем лежит снег, черные ветви голых деревьев вырисовываются на чистом небе, и я с удивлением и печалью гляжу на бумажных змеев, плывущих вдали.
У меня на родине время бумажных змеев — второй месяц весны. Услышишь шум ветряного колеса, поднимешь голову — и видишь, как летит темно-серый краб или стоножка нежно-голубого цвета. А то еще бывает бесшумный змей-черепица. На нем нет ветряных колес, его пускают очень низко, и он кажется жалким и отверженным в своем одиночестве. На земле в это время уже появляются побеги на иве, ранний горный персик раскрывает цветы, и вместе с небом, украшенным бумажными змеями, приносят они ласку весеннего дня. Где же я теперь? Вокруг меня жестокий холод суровой зимы, и в этом воздухе проносится безвозвратно ушедшая весна моей родины, с которой я давным-давно расстался.
Но я никогда не любил пускать бумажных змеев; больше того, я ненавидел это занятие: я считал его забавой дурных детей. Не так смотрел на это мой младший брат. Ему было тогда лет десять, и змеи были страстью этого болезненного, худенького мальчика. У него не было денег на покупку змея, да я и не позволял ему пускать их, и он иногда часами простаивал, в восторге раскрыв рот и самозабвенно следя за небом. Вот неожиданно опустился паривший в высоте краб, и брат в испуге вскрикивает; разъединились две спутавшиеся в воздухе нитками черепицы, и он радостно прыгает. Мне все это казалось смешным и нелепым.
Как-то я заметил, что вот уже несколько дней брат где-то прячется; в последний раз я видел его в саду, где он подбирал сухие стебли бамбука. Мне словно подсказало что-то, и я побежал в маленькую, заваленную старыми вещами комнатку, в которой почти никто не бывал, толкнул дверь и, конечно, среди пыльной рухляди увидел брата. Он сидел на табурете перед большой скамьей и, когда я вошел, испуганно вскочил, побледнел и весь как-то сжался.
К скамье был прислонен бамбуковый остов бабочки. Бумага еще не была наклеена, на скамье лежали два ветряных колеса, которые должны были изображать глаза. Он украшал их полосками красной бумаги, и они были почти готовы. Упоенный раскрытием тайны и возмущенный тем, что он, скрываясь от меня, украдкой отдавался этой забаве дурных детей, я протянул руку, схватил крыло бабочки, сломал его, сбросил на пол и растоптал ветряные колеса. Я был старше и сильнее его, и он не мог помешать мне. Я, конечно, одержал полную победу и гордо удалился, оставив его стоящим в отчаянии посреди комнаты. Меня вовсе не интересовало, что станет он делать дальше.
Но час возмездия наступил. Это произошло через много лет после того, как мы расстались. Я был уже немолодым человеком. На мое несчастье, мне в руки попала иностранная книга о детях, и я узнал из нее, что в играх и заключается детство, что игрушки — это ангелы-хранители детства. И тогда перед моими глазами вдруг встала эта забытая за двадцать прошедших лет картина совершенного мною в детские годы насилия над человеческой душой, и мне показалось, что сердце мое превратилось в кусочек свинца и, тяжелое-тяжелое, стало падать вниз.
Оно не оборвалось, оно только становилось все тяжелее и тяжелее и все продолжало падать и падать.
Я знал, как загладить свою вину: подарить брату змея, позволить ему пускать его, просить его об этом, пускать его вместе с ним. Мы бы кричали, бегали, смеялись… Но он был такой же взрослый, как я, и у него давно уже выросли усы.
Я знал еще один способ, как загладить свою вину: попросить у него прощения, дождаться, пока он скажет: «Я ни капельки не сержусь на тебя», — после чего на сердце у меня станет спокойно, — и способ этот осуществим.
Когда мы, наконец, встретились, липа наши были уже изборождены морщинами, оставленными на них горечью жизни, а на сердце моем лежала тяжесть. Мы заговорили о далеких годах нашего детства, и я напомнил ему об этом случае, о том, как я был тогда глуп. И я ждал: «Но я ни капельки не сержусь на тебя», — скажет он, я получу прощение, и с сердца моего спадет тяжесть.
— Да разве было такое? — удивленно смеясь, спросил он так, как спрашивают, когда слушают интересную, но чужую историю. Он решительно ничего не помнил.
Он забыл все, и он не сердился, так за что же просить прощения? Простить, не зная, за что, — значило бы солгать, и только!
На что мог я надеяться? На сердце моем по-прежнему тяжесть.
И теперь снова весна моей родины в воздухе этой северной стороны принесла мне воспоминания безвозвратно ушедшего детства и наполнила меня безудержной печалью. Мне бы от нее укрыться там, где стоит морозная зима с ее жестокими холодами, но и так суровая зима вокруг меня, и от нее веет холодным дыханием стужи.
Лу Синь
Январь 1925 г.